– Давай… сделай это, – хи-хи-кала она совсем по-ребячески. То ожерелье, оно так весело блестело…
А ещё она пьяна, жутко пьяна.
– Сейчас, подожди немного… – шепчет он, слышно улыбку.
Это выходит так по-заговорщицки, что она совсем не замечает…
А ещё она делает кое-что плохое, что делать девушкам с её статусом нельзя.
Только бы мама и папа не узнали.
Бьярус надевает изумрудное ожерелье на её тоненькую, бледную шею. Они близко, так, что она чувствует его дыхание на своей шее. Он держит её за руку, разворачивает к зеркалу, и все, что она видит – только собственная дрожь от его касаний. Дыхание в унисон, ей жарко.
– Видишь? – шепчет он, поглаживая её по щеке, словно сокровище.
И этот жалкий изумруд блекнет на фоне её блестящих, дрогнувших от вина губ. Но она обращает на это внимание только в последнюю очередь. Пока Бьярус наконец не поднимает её подбородок ладонью.
– Негодница, смотри, – говорит он.
Там – её отражение. Вот она, утонченная, стоит напротив зеркала. Молодая, ещё не вполне развившаяся грудь вздымалась порывисто, неровно… Никогда ещё Жизель не чувствовала себя так странно.
– … вижу, – произносит она, с мягкой щекоткой на губах.
Но позади стоит он, и ей уже как-то все-равно. Она все же пьяна, и родителей нет рядом. Что ей будет?
Он всегда говорит, что она лучшая. И она верит ему.
Одного его вполне достаточно, чтобы её сердце горячо билось в груди. Он рядом, но все ещё недостаточно близко. Да, пожалуй, это осознает дается ей тяжело, ведь она готова.
– Леди не привыкли столько ждать, Бьярус, – как можно уверенней шепчет она, скрывая неуверенность за неловкой улыбкой.
«Хорошо ли я показываю себя?»
За дверью раздается шум, она оглядывается, но Бьярус ловит её лицо в большие, уверенные ладони и разворачивает к себе. Глаза у него красные, большие, в них смех.
Они все ещё одни, нельзя чтобы их заметили.
Осознание этого томительно отзывается снизу. А Бьярус не отпускает.
– Тебя что-то волнует? Может быть, ты хочешь уйти?
– Нет, ни в коем случае! Я хочу быть с тобой! Останься! – почти молит она, или не она...
Губы не слушаются. Эта так странно.
Затем один шаг, второй… ботинки гулко стучат о поблескивающую в тусклых свечах плитку. Жизель гадает, когда же он коснется её вновь, и все же этот миг так и не наступает.
А потом, наконец, он притягивает её к себе, – это как падение, – прямо в холодные, нежные объятия.
Неожиданно приятно, но прежде всего боль. Откуда она?
Жизель дрожит напротив зеркала. По тоненькой, аккуратной шее, течет алая капля, которую Бьярус ловит пальцем, проводя им же вдоль ключиц. Ему нравится смотреть, как она дрожит в его объятиях, смотрит на неё.
– Видишь ли ты, как ты прекрасна теперь, Жизель? – мягко шепчет он, нехотя отрывая губы от её шеи.
И Жизель отвечает да.
Бьярус появляется в банкетом зале, и первым делом берет бокал красного вина отработанным жестом. Все здесь следят за манерами, и каждый жест - важен. Все они, здесь, учились улыбаться так, чтобы ты ничего не понял. Эх, аристократия, этакий сборник негласных манер и правил, где весь ты как на ладони. Все они внимательно следят, но никто не подает виду. Один неверный шаг - и ты упадешь в глазах, да уж, будь осторожен. Они называют это манерами, но на деле это нечто большее. Каждый, впрочем, выбирает правила сам. Сборище лицемеров, прям как он. Бьярус вздыхает.
Здесь, в свете своей Госпожи, он незаметен, как тень, лежащая на грязной земле. Его же Госпожа – скорее Величественный храм, которого эта грязь никогда не коснется.
Там, в центре зала, стоят люди ей подобные, до которых ему нету дела. И Жаклин Дюбуа среди них главная звезда.
– Твои губы, Бьярус. Ты вновь сделал это? – холодный, отстраненный голос говорит ему, но скрытые за маской глаза смотрят совсем в другую сторону.
На губах его возникает легкая усмешка, и он проводит по ним пальцем.
– Все задаюсь вопросом, как вы узнаете?
– Ты каждый раз надкусываешь губы. Рефлекторно. Даже не замечаешь.
– От вас, как всегда, ничего не скрыть, – вздыхает он.