Вьюга в тот день была ужасной.
Ветер гнул деревья и рвал одежду случайных прохожих, коим не посчастливилось брести по улицам города именно в это время. Местами на тротуарах был гололед, что превращало заваленные сугробами проходы в минные поля. То тут, то там слышались сдавленные проклятья незадачливых педестриан.
А снег все валил и валил, крупными хлопьями опускаясь с затянутых серо-белой поволокой небес. Укрытое облаками солнце освещало город слегка мрачноватым, приглушенным светом.
В кабинете Баэля было темно. Лишь только одинокий подсвечник выхватывал из темноты часть стола с пергаментом и в дрожащей пляске огня свеч из трупного жира, тени, отбрасываемые рукой с пером, казались особенно зловещими.
Движения эльфа были небрежными, летящими, но чертеж все равно казался невыразимо изящным, разве что, почерк господина Фаэнгира был настолько трудно разобрать, что впору было нанимать специалиста по шифрам лишь для этой далеко не тривиальной задачи.
Когда он закончил, за окном уже стало значительно темней, ибо подступал вечер. Анна уже должна была проснуться и Баэль размашистым жестом рассыпал порошок для чернил, закрепляя основу. Законченный свиток остался сохнуть под прессом и хозяин дома поднялся из-за стола, забрав подсвечник с собой.
Дверь в кабинет закрылась с едва слышным щелчком и эльф уверенным шагом направился в спальню, мимоходом вслушиваясь в натужный, нежный скрип досок. Старый дом был словно ворчливый старик и его тихое бормотание было очередной ноткой “настоящего уюта” который Баэль ни за что бы не согласился нарушить. Устранить скрип было легко, но, при этом, можно было распрощаться и с изрядной долей очарования одного из самых старых особняков в городе. Даже “усовершенствования” здесь были настолько незаметны, что казались и вовсе отсутствующими.
Хороший умный дом - это тот дом, что не станет кричать каждому встречному-поперечному о том, что он умный, - промелькнуло в мыслях эльфа, когда дверь в спальню сама распахнулась перед ним, на этот раз бесшумно и мягко. Анна уже сидела на кровати, задумчиво глядя на погоду за большим окном в пол, обрамленном темно-фиолетовыми портьерами. Сине золотой узор на их ткани слегка переливался в рассеянном свете огня от догорающих свеч.
Поставив подсвечник на резной комод, Баэль подошел к жене и присел на кровать рядом, взяв ее за руку и нежно поцеловав кончики пальцев.
- Нам пора, милая. Триархи не любят ждать.
Анна не пошевелилась, но ее взгляд был исполнен затаенной нежности, которую вампир не спешила демонстрировать, будто считала это ненужным и она только слегка кивнула мужу. Отпустив ее одеваться, Баэль прихватил камзол, аккуратно висящий на вешалке у двери и быстрым, легким движением накинул его, попутно оправив кружевной ворот рубашки.
Он с любовью наблюдал за тем, как неспешно одевается Анна. В любом другом случае эльф бы уже пылал негодованием, желая ускорить время в несколько сот раз, сейчас же, каждое движение супруги казалось ему вдохновляющим совершенством. Изящная фигурка Анны была словно живая скульптура в его влюбленных глазах. Наконец, не выдержав испытания соблазном, Мастер встал и решительно подошел к жене, его руки легли ей на талию, требовательно стиснув ее так, что это вырвало у красавицы легкий, томный вздох.
Легкий, почти невесомый поцелуй в шею, заставил Анну вздрогнуть и поежиться.
- Может, не будем спешить? - тихо предложила она и в спальне снова стало темно на долгие два часа.
Они пришли в себя лишь тогда, когда часы пробили одиннадцать ночи и собираться пришлось уже в спешке. Путь до графства Виндрару в лучшем случае бы занял несколько часов, даже на спец экипаже, ускоренном Баэлем настолько, насколько это вообще можно было осуществить в условиях экономии ресурсов.

В Вековом кабинете – полумрак. Под высокими сводами пустая зала, что давит своим присутствием на любого входящего, вынуждая ощущать себя ничтожно маленьким и жалким перед лицом неминуемой судьбы: встречи с правителем полиса. В самой архитектуре и убранстве комнаты пророщено зерно надменности; желания подчеркнуть статус всякому, кто решится постучать в двери. Кабинет построен прежним владыкой Кризополиса, прежде восседавшем на возвышенном троне в углу залы, дабы взирать на своих подданных с высоты, достойной топарха. Достойным он имел удовольствие величать себя сам, когда же власть его прогнила изнутри подобно трону, что в первый день  вступления в должность новый топарх велит унести прочь из кабинета. В тот же день Вековой кабинет лишается ступеней и дорогой мебели, картин, золота и драгоценных тканей, привезенных с соседнего континента. Вся роскошь утекает из его стен, освобождая уходящее к высоким потолкам пространство.
В нем остается лишь крепкий стол красного дерева да кресло с высокой спинкой, расположенное лицом к двери. А за ним во всю стену протягиваются окна, с которых, как на ладони, видно расползающийся по горам множеством белокаменных домом Кризополис. Начало перемен начинается именно здесь, в Вековом кабинете, что за десятилетие превращается из символа власти в простой рабочий кабинет одного конкретного жителя Атлантиса.

---

По пергаменту, развернутому на поверхности красного дерева, неспешной рукой выводятся аккуратные литеры. Тиберий не терпит спешки во всем, что касается его работы: он предпочитает дотошный подход глупой, навязчивой возне и беглым следам. Его труд, как хотелось бы полагать самому центиману, выстраивает фундамент городских и социальных устройств, а вечность не способна удерживаться на паре торопливых шагов. Он выверяет, рассчитывает, разделяет и властвует.
В его системе все строго и обязательно, в ней нет места лишнему – нет прихоти и беспечности. Однако, что весьма досадно, в ней сохраняются лишние детали. Ненужные фигуры. Люди, что своим присутствием мешают работе слаженного механизма; недостаточно дальновидные, чтобы увидеть ошибки собственного положения, и слишком гордые для признания их наличия даже перед собой. Одной из таких лишних линий существует в глазах Талократеса нынешний господин дом Агатес. Топархи, подхалимствующие Олимпу, нередко доставляют своими «вековыми устоями» множество хлопот, но Филандер Агатес оказывается проблемой совсем иного рода. Для простого пустобреха он достаточно хитер, чтобы разжиться поддержкой и укрепить позиции богатствами, стекающимися в его семейную казну годами. Деньгами Филандер подкупает мнения, обещаниями – голоса народа. Его торговые связи, что паутина, охватывают собой немалую часть Атлантиса, который ощутит удар, если винодельни и пашни семьи Агатес перестанут поставлять свои товары на рынки.
О, если бы Филандеру хватало ума остановиться на том, но гнусный торгаш заходит дальше. Он решает заявить себя на политической арене. Сладкоголосый и умеющий подбирать слова пустобрех оказывается способным убедить людей, что в его речах кроется истина – неприятный, но не слишком удивительный факт. Толпа любит принимать на веру то, что ей нравится по звучанию.
С того момента Филандер Агатес перестает быть проблемой. Он становится ошибкой, которую необходимо устранить.
Перо замирает над пергаментом и оказывается медленно опущено на бумагу. Тиберий проводит пальцем по самому краю, заворачивая лист и связывая его тонкой нитью, что лежит подле его ладоней на столе. Его выражение лица ровно и невыразительно, но в глубине глаз горит недобрый огонь: всё готово. Сегодня ошибка в его системе будет устранена, и мир не будет долго горевать по Филандеру Агатесу. На его место спустя порядочную неделю траура придет Феодор Агатес – младший сын семьи и двоюродный брат почившего; радушный, предприимчивый молодой семьянин, интересами которого кроме торговли можно назвать разве что вечерние походы в Олимпийский Амфитеатр. И мир постепенно забудет нелепые обещания предшественника. Людям свойственна забывчивость, которая иной раз оказывается весьма удобна.
Прокуратор отодвигает кресло и, вставая из-за стола, плавным движением подымается к окнам, выходящим к городу. Он с беспристрастным видом наблюдает за тем, как одинокие лучи скрывшегося за тучами солнца пляшут на зданиях внизу. На площади копошатся люди, в гавани белеют паруса приходящих судов, у городских ворот сменяется караул дневной стражи: по венам полиса пульсирует жизнь, способная зачаровать своим мирным ходом. Однако взор янтарных глаз не цепляется ни за одну конкретную деталь; обхватывает их всех, но будто не замечает ни единой. Мужчина размышляет.
Он сделал всё в его силах, но даже самый точный план может дать слабину в проверке на прочность. Слишком многое приходится ставить на случайность, не имея достаточно данных для совершения уверенного шага вперед. Олимп – неприятельская территория, хоть и вполне знакомая, и даже чужие ветра, будто в насмешку, решают внести смуту в четкую схему.
Дроу. Шпионы Талократеса выведывают все, к чему только могли прикоснуться, о будущих гостях топархов Агатес. Вступление в игру сторонних сил обязывает вести дополнительную подготовку. Однако всей информации в архивах Атлантиса не хватает, чтобы дать прокуратору Кризополиса конкретное представление о чужестранцах. Оно дает только мнения: великое множество простых человеческих мнений, полных предрассудков, страха и непонимания культуры, столь отличной от их собственной. На подобную информацию полагаться невозможно. Тиберий сочтет себя глупцом, если пойдет на поводу суждений, но что же делать? Гости-чужестранцы усложняют дело. И даже письмо Посейдона, пришедшее из столицы, не радует своим содержанием.
Дроу беспрепятственно переходят границы Атлантиса. Нежелательное присутствие в планах, не имевших к ним ни малейшего отношения. «Нам не удалось их задержать», — всё, о чем пишет владыка морей, и Тиберий не сдерживает раздраженного выдоха, вспоминая прибывшие с утренним курьером новости. Чтобы член "золотой троицы", имеющий связь с любым пограничным пунктом, и не смог найти причину задержать дружественный караван на пути к Олимпу, не привлекая лишнего внимания? Абсурд!
«Я просил об одном лишь дне», - досадует мужчина, касаясь пальцами прохладного стекла.
Неважно. Дроу не станут помехой его планов. Как знать, быть может, их присутствие окажется тем элементом внезапности, которого так не хватает порой выверенным от первого и до последнего шага планам. Остается лишь гадать, как они отнесутся к столь необычному приему, и станет ли для них – величественных до пренебрежения к маложивущим расам и известных своим хладнокровием – особ аристократской крови новинкой или хоть малым развлечением встреча со смертью на незнакомой стороне. «Хм», — Тиберий улыбается одними уголками рта. Быть может, ему лично стоит озаботить себя гостями Агатесов, когда с Филандером будет покончено. Как знать, насколько интересным выйдет знакомство с представителями королевства, что так неблизко и чужеродно Атлантису? Сколько новой, неслышимой раннее информации можно почерпнуть из общения с ними.
Талократес не оборачивается, когда за спиной едва слышно открывается дверь. Без стука и приветствия за его спиной раздается легкий шаг, не способный скрыть хромоты на левой ноге. Прокуратор запускает руку во внутренний карман и выуживает из него небольшую записку, написанную собственной рукой, но не несущую в небрежном тексте ни следа его почерка. Без подписи и имени, записка отправляется на вытянутой ладони в протянутую железную хватку старого убийцы.
— Ты знаешь, что делать, — бросает ему вслед прокуратор. Старик сухо кланяется, что Тиберий при близком его расположении способен заметить в отражении оконного стекла, и, не дождавшись реакции, столь же тихо откланивается. План приходит в движение, с незначительными изменениями, которые Талократес позволяет себе внести в самый последний момент.
В голове ясно складывается картина расположившейся по землям особняка олимпийской стражи, среди золотых кирас которой то и дело показываются отправленные им на позицию люди. Если все пройдет удачно, к вечернему ужину они будут готовы совершить шаг. Тиберий не скупится на людскую силу: по договору с их главой на задание отправляются лучшие представители Гильдии Наемных Убийц его полиса, отозванные и оторванные от своих рутинных дел.
Филандер будет мертв к полуночи без единого намека на вмешательство в его кончину сил извне, и все же… некое чувство не дает прокуратору покоя. Ощущение просчета. Но где и в чем его план способен пойти не так? Расписание званного ужина, положение слуг, список гостей, обход стражи – всё проверено умами, что давно занимаются деятельностью устранения, и лично им самим. Ничто не может пойти не так, и все же Талократес испытывает слегка грызущее его ощущение неудовлетворения. Слишком много в плане непредсказуемых помех. И эти дроу… эти дроу…
— Какой же хаос вы внесете в мой спектакль, дорогие гости Атлантиса? — шепчет Тиберий, прикрывая веки в задумчивом наблюдении за пейзажем, что вскоре сменится десятком тренированных Главой Гильдии Убийц воронов, несущих в его пальцы срочные известия из Олимпа. На его полис постепенно опускается вечер…

Герцог вечнозеленых земель, Каэль Кадоган, сегодня женится. Его лекарь днями и ночами просил прощения у Четверых за свое малодушие, потому что был счастлив: даже если герцог не полюбит жену, то он как минимум отвлечется на новую игрушку, а двор займется созданием сплетен о новой фигуре на политической или не очень карте. Еще до того как Эрибет, сама племянница короля, показалась вместе со своей свитой на территории герцогства, стены не понижали свистящего шепота. Юная и невинная? Да. Прекрасная? Разумеется. Но сложная.

У всех — и у слуг, и у придворных был один и тот же интерес: наблюдать за скандалом. За короткое время полукровка узнал об Эрибет слишком много, чтобы заочно не выражать к ней сочувствия. Жалеть её. Девушка стала его спасительницей, не зная об этом, а ей самой Теофельс ничем не мог помочь. Он, как за спектаклем, смотрел с задних рядов за реакциями людей на происходящее, которое было расписано без его участия. Когда подать блюда, сколько приготовить комнат, какие принести цветы.

Изредка сочувствие сменялось восторгом, особенно у женщин, тех, которые помогали Эрибет с платьями. Их было несколько десятков — отличался фасон кружев, тип тканей, украшений, даже цвета — от серебряного до слоновой кости. Мерки знатной невесты оказались ошибочны, портнихи разводили руками, без сна работая с иголками и тончайшими, подобно паутине, нитками, ушивая корсажи: похудела.
Заболела?

Лекарь был одним из них, фоном. Его лицо, слившееся с сотнями других таких же, Эрибет даже не заметила: полукровка был незаметен и тих, словно призрак, намеренно принявший похожий на легких и изящных созданий облик. Пара благословений — и появился опасный румянец на щеках, какой бывает у капризных подростков. Вот только Эрибет не была капризным подростком. По слухам, своей казни в этом жадном и глумливом мире ждал настоящий лидер. Как легко губят таланты неграмотные люди, а ведь срок их жизни так скоротечен. Какая беспечность и жестокость, она ведь дитя... Теофельс мог только качать головой, совершенно не разделяя решение брата короля Авалона: отдать свою дочь на растерзание монстру, когда ее удел — вести мир к свету. Она нужна Четверым, так почему они сейчас молчали?

"Прошу, подайте хотя бы знак", — эльф молился. А ведь высшие силы уже ему помогли — Кадоган не заметил почему так быстро опьянел и не заподозрил лекаря и дегустатора в выборе конкретного напитка для его кубка... Если бы заметил, то стало бы гораздо хуже. О нет, он не убьет Эрибет. Она нужна ему живой. Но разве уютная семейная жизнь ждет ее впереди, а не стезя страданий? Кто-то напился и уронил блюдо с фруктами. Виноград посыпался жемчугом к главному столу, к ногам Их Светлости. Там был только один, Каэль. Он устало смотрел на передвигающиеся по парадно украшенной зале пары и не обратил внимания как ушла новобрачная.

Теофельс вспомнил румянец решимости на молодых скулах, блеск во взгляде девушки, которая смотрела в зеркало и ничего не видела там. Полуэльф шел быстро, боясь не успеть. Как дерзок человек в своих спонтанных решениях! Как мало ушло времени у Эрибет на то, чтобы действовать и уйти без мужа.

— Ее Светлости дурно, — сказал Тео на выходе из зала слугам то, что они должны были объявить свету общества немедленно, пока не поднялись ростки провокаций. Им только дай повод раззадорить сцену для новых тем на месяцы, годы...

Полукровка мечтал убежать туда, за Эрибет, в молчащие или даже стонущие в этот час коридоры, где никто не обратит на них внимания. Где никому нет дела до страданий человеческой души, прощающейся с прежней жизнью, полной надежд, желаний и идей. Может, еще не всё потеряно, может — еще всё будет, только Эрибет не нужно сейчас делать ничего, что не понравится высшим сущностям.
Теофельс остановился в нескольких шагах, поклонившись согласно этикету. Вряд ли она запомнила кем он был.

— Придворный врач, Ваша светлость. Теофельс Анухарт.

Он выпрямился и, наверное, посмотрел на нее так же, как и остальные в течение всего времени что она успела провести в новом для себя, чужом и незнакомом месте. Зачем ее жалеют? За что ее жалеют? Когда она успела стать хрупкой в их глазах? Когда надела это платье? Что за высокомерие. Отец добился чего хотел: здесь никто не воспринимал деву Авалона всерьез и никто не станет ее слушать.

— Его светлость герцог будет недоволен Вашим уходом. Если Вы сейчас будете делать то, что я говорю — возможно, его нрав не заставит Вас сильно страдать. Сегодня, — предупредил Теофельс.

"Хотя бы сегодня..."

Он вспомнил знаки в зале на балу: давленый виноград.
Кто будет на месте погибшей и впустую потраченной красоты заморской грозди?

---

Она хочет остаться одна. Нет — совсем нет — ей нужно остаться одной. В этом доме, который скоро будет её. На этих землях, что ещё не были ей знакомы. Отдалённые звуки музыки и смеха остаются где-то далеко за спиной, пока Дева Калландора рассекает каменные коридоры.

Идёт и не знает куда. Ей никто не выдавал ни карт, ни инструкций. Отцу, что совершил удачную сделку — наплевать. Новому мужу, конечно, тоже.

Эрибет смотрит ввысь. На каменные своды. Здесь, на самом деле, красиво. Наверное, не будь визит связан с обещанием, повязавшим её по рукам и ногам, она бы даже оценила талант архитектора. Старание строителей. Полёт мысли, что создал это древнее место. Место, которое должно было стать её новым домом.

И тут, она посмела допустить мысль, которая была недопустима. Она совершила грех, который был слишком страшным. Сейчас, втягув в себя воздух, Эрибет позволила себе надужду. Такую неприметную и лёгкую, что она была схожа с мягкими крыльями бабочки, что с каждым трепетом сбрасывает с себя лёгкую пыльцу.

Может, всё было не так плохо? Может, в этом браке могла быть свобода? Может, она, новая герцогиня Эрина, сможет начать здесь свою новую жизнь, пустить новые корни? Быть свободной от давления отца, от осуждения взгляда брата в собственном доме. Да. Она даже решилась. Даже позволила мягколй улыбке коснуться своих губ, и когда Эрибет наклоняла голову вниз, то непослушная прядь выбилась из причёски, которую укладывали настолько старательно. Такая же непокорная как та мысль, которую Эрибет позволила себе допустить.

Она сможет, правда же? Сможет понять своего мужа — сможет что-нибудь о нём узнать. Сможет найти здесь новое местто, построить новый мир. Она же не станет безвольной жертвой этой трагедии, правда?

Эрибет слышит шаги и не оборачивается. Выдыхает тихо и медленно.

"Заметил моё отсутствие, всё же?" Или нет — муж скорее всего не заметил. Но могли заметить его слуги, которые не отводили от неё всё это время взгляда.

— Придворный врач, Ваша светлость. Теофельс Анухарт. — Чужой голос казался бархатным. Непривычным для этих мест. Но сейчас у неё не было настроения думать о том, кому принадлежит этот акцент. Эрибет отводит руку вбок, элегантно проворачивая кистью. Незнакомец продолжает говорить, но Эрибет его не слышит.

Как смеет он и вовсе нарушить её покой с её собственными мыслями? Как смеет он ломать её воображение как мыльную пузырь? Она практически нарисовала в воздухе новую жизнь. Она практически уже поселилась в тот мир, покинув этот.

— Передайте Его Светлости, что я... — И тут до неё дошёл смысл. Не сразу, не мгновенно. Рука, до этого выставленная вбок, потянулась к животу. Ногти цепляются за корсет, вышитый жемчугом, и ищут поддержки от китового уса. Разворачивается медленно, заворожённо, совершенно не понимая, почему её лицо в один миг стало настолько белым.

Она смотрит на Теофельса но не видит его. Замечает что-то непривычное в его внешности — тонкие кости, высокий рост — но не соединяет факты с домыслами. Мир темнеет. Ей кажется, что она падает.

А правда была в том, что юная Эрибет ничего не знает о своём новом супруге.

— Что Вы сказали?